`Chapter: 1

Блэквелл улыбнулся девушке, разглядывающей его слегка любопытнее, чем ей позволяли делать это приличия. Надеясь, что этот небольшой жест и благородный поступок она и в дальнейшем будет радушно вспоминать, желательно, вслух при Принцессе и статусных людях, меняя тем самым отношение и к его стране, пусть это и не самый большой вклад в их репутацию.

Наблюдая за тем, как Орельен и Росси мнутся, он почувствовал какое-то странное превосходство и азарт, облегчающее его мигрени:

— Ваше Величество, раз уж все решилось мирно, не позволите ли мне переговорить с Господином Ларушем наедине? Для меня было бы честью, если бы Вы составили мне компанию, ведь у меня нет секретов от Вас, Королева, — в аккуратно протянутую руку, вложилась тонкая ладонь Квинси и он позволил себе ее поцеловать,— Однако,— его взгляд обратился к оставшимся гостям, он старался смотреть на Лили, Джейн и Росси, но так, чтобы каждому из них казалось, что взгляд принадлежит только им,— оставлять гостей без Вашего почтенного внимания было бы величайшей дерзостью и неучтивостью с моей стороны... Господин Орельен, Вы сами не против уделить мне несколько минут Вашего времени?

Взгляд Лили, которым она одарила маршала незамеченным Алоисом не остался и, когда Фернанд, улыбнулся гофмейстерине Джейн, он вновь окатил её выражением презрения, впиваясь рукой в предплечье советника. Он бы вжался в тело Блэквелла еще сильней, но услышав волю мужчины побеседовать с Ларушем, Квинси пришлось скрепя сердце выпустить его из своей цепкой хватки, медленно убирая лодыжку, так, чтобы шорох платья был максимально беззвучным. 

– Конечно, – отпустил его подросток, несмотря на то, что заигравшее любопытство желало хотя бы мельком подслушать о чем будут толковать мужчины, но, если Фернанд сам подробно после расскажет детали разговора, то он уступит место приличиям, а на своим интересам, – Но не забывайте про нас надолго, – он улыбнулся, моля о том, чтобы советник вернулся как можно быстрее - всё же непривычные социальные взаимодействия ужасно его выматывали, – не хочется потом и Вас найти связанным в шкафу, – колко добавил он, но вовсе не для того, чтобы разрядить атмосферу, а косвенно упрекнув Лоусен в том, что покидать королевскую чету без разрешения - это высшая неэтичность с её стороны, если почти не преступление. 

Ларуш же в свою очередь также поспешил дать короткий ответ: 

– Разумеется, – с этим он встал из-за стола. 

– Госпожа, – Алоис обратился к фрейлине, не зная как правильно назвать её, – Лили, простите за вольность, – обращаться к кому-то по имени было для него непривычно, особенно учитывая то, что знакомы они были меньше полуторачасов, но назвать фамилию блондинки Квинси побоялся, дабы не разрушить их полную с Грей конфиденциальность, – как Ваше самочувствие и расположение духа? – он прекрасно видел, что у девушки всё в порядке, но формальность обязывался быть его озабоченным каждым её вздохом, – Прошу, присаживайтесь, – он указал на место рядом с Джейн и официанты немедленно накрыли на стол чистые приборы. 

Лили ответила, что чувствует себя намного лучше, но её удручает нахождение Караццо рядом с сидевшими. Он без продолжительных обиняков понял, что ему время отклониться и вернутся к герцогине, чтобы попытать счастья к деле еще немного - всё же девушка оказался к нему благосклонна. 

Квинси же тем временем развернулся к гостьям, чтобы наконец уделить внимание тем, кого не смогла встретить регент. 

– Я надеюсь, что Вы простите нас за этот инцидент, – начал он, обращаясь как бы к обеим девушкам, но на деле лишь к принцессе, – Позволю себе дерзость сказать, что немедленно бы казнил Караццо, если бы мой статский советник не решил бы разобраться в деле до конца, – честно отозвался кронпринц, расслабленно растягивая полуулыбку, – но сегодня его повышенное чувство справедливости может принести нам, – имея ввиду себя и Грей, – довольно большую и продолжительную компенсацию, – золотые рудники, особенно крупные, часто могут составлять прибыльной доход целой небольшой страны, – Ваша непослушность, Лили, вышла почти золотой, – он издал несколько негромких смешков, надеясь хоть как-то расслабить чужестранку, потому что, то потерянное и испуганное лицо Джейн, которое он застал в покоях Ларуша, обеспокоило ребенка - оставлять такой негативный осадок от своего королевства он совсем не хотел.

Подысквав подходящее место для приватного разговора, Блэквелл наскоро ощупал себя в поиске излюбленного табака, но осекся, вспомнив, что после назначения в коннетабля решил отказаться от пагубной привычки. Выпрямившись, он мягко улыбнулся Орельену, чувствуя что может наконец отдохнуть и расслабиться в относительной тишине.

Что-то в нем выдавало его усталость, но такой разговор с ним мог показаться приятнее – чувствуется, что у твоего горла никто не держит оголенное лезвие кинжала властности, готового полоснуть тебя при малейшем неповиновении. Другими словами, усталость делала из него обычного человека, лишь украшая его обаяние «мирской» аурой.

Мужчина поправил свои волосы, будто ощущая своё положение и всецело принимая его, а затем начал речь:

— Господин Ларуш...прежде всего, я хотел бы попросить у Вас прощения,- он отвесил небольшой поклон, и поднимая голову вверх вверил грустный, но искренний и тёплый взгляд в глаза мужчины,– мне очень жаль за все те неудобства, которые мы сегодня Вам причинили. Закон действительно был бы не на Вашей стороне, но я понимаю, что это значит — хотеть защитить то, чем ты дорожишь больше всего на свете. Я понимаю, что это значит — стремиться выжить. И искренне уважаю то, что Вы выбрали самый безобидный путь, который только могли. Безобидный не только для себя, но и для государства и других сограждан. Я вижу, что Вы честный человек. Мне очень жаль, что наши интересы столкнулись... Потому что я совершенно не врал, когда сказал, что не отказался бы от чести дружить с Вами,– он усмехнулся,– надеюсь, это взаимно. Понимаю, что должно быть мои методы явно не вызывают должного расположения, но и Вы сами должны осознавать все выгоды подобной дружбы. Не считайте мой поступок попыткой задушить на корню Вашу предпринимательскую жилку. Мы не станем драть с Вас безумные проценты, ничего не предлагая взамен. К Вашему распоряжению будет предоставлено все необходимое, Вы никогда не будете лишены нашей поддержки, я уговорю мадам Мируа, и Вам не придётся жертвовать своей симпатией к Росси. К слову, Вы не считаете праздничную атмосферу и Ваше героическое поведение — хорошей почвой для признания? – он оперся об расписную стену рядом, продолжая не сводить глаз с Орельена,– Сколько лет продолжается по нему Ваше томление? Будете ли Вы в действительности счастливы, если он окажется с кем-то другим, а не с Вами? Какого будет жить осознавая, что Вы даже не попробовали? Уверяю Вас, нет большего сожаления и мук. Не терзайте себя, и будьте честны с Вашим другом. В конце концов, я не вижу в Росси человека склонного к предрассудкам, и уж тем более, полагаю, что он и сам понимает, что без Вашей, как минимум, дружбы, ему по жизни будет очень тяжко. А как Вы думаете,— вопрос был риторическим. Малахитовые глаза все так же смотрели на Ларуша с ностальгической нежностью; а голова его наполнилась мыслями о том, что он все же всегда был готов пойти на любую самую извращённую и жестокую уловку — в отличие от Орельена, ему не удалось сохранить «свои рыцарские доспехи» чистыми.

Орельен был сосредоточен на Фернанде, внимательно вглядываясь в его лицо, пытаясь уловить причину изменений. Отсутствие посторонних шумов и спутников маршала, сделали его несколько… более человечным. Во всяком случае, такой для себя вывод сделал ростовщик. Выйдя на балкон, и вдохнув холодного зимнего воздуха, прежняя нездоровая бледность начала потихоньку сходить с Ларуша. Конечно, не без помощи несколько продолжительного монолога коннетабля. 

– Не думаю, что маршалу стоит просить прощения за то, что он защищает законодательство своей страны. Я даже несколько польщен, что Вы сами решили разобраться с возникшим… инцидентом. Не могу сказать, что это входило в мои планы, – он слегка улыбнулся, впервые в дискуссию вставляя непринуждённую шутку, – Но я благодарен, что всё закончилась именно так, а не иначе. В конечном итоге, я преследую не желание слепой алчной наживы, а стабильной жизни. В моих интересах сотрудничать с Вами, – искренне ответил он, благодарственно кланяясь, – И Ваше сопутствие с герцогиней будет крайне полезным. Слова из уст коннетабля об утвержденном окончании войны убедят её в том, что она может возвращаться на юг, – немного помолчав, он добавил, выпуская со словами теплый пар, – Боюсь, что я теперь до конца жизни обязан, но это не отнимает моей признательности. Надеюсь, что я смогу услужить Вам хотя бы материальной платой. 

Белоснежные хлопья снега падали на темные волосы и плечи, моментально тая; погода идеально соответствовала всеобщей атмосфере праздника, застилая проезжие дороги и крыши легким белым одеялом. Ларуш словно специально оттягивал ответ на последующую часть обращения Фернанда, погружаясь в себя, замыкая свои мысли на том о чем пытался не думать уже много лет. Мужчине не доставало той расслабленности, которая была у Блэквелла, пожалуй, он мог бы ей только позавидовать. Ему проще было признать, что он недостойный уважения трус, который боится не то, что быть отвергнутым, а самих своих чувств. Но пауза затягивалась, накрывая волной неловкости; Ларуш вздохнул, чуть прикрывая глаза - совсем незаметный, но наполненный тоской жест. 

– Пятнадцать лет - достаточный срок, чтобы понять, что ни моё спонсирование, ни моя личность Караццо неинтересны. Сколько раз просил его уйти из армии, но… Он не желает зависеть от меня, хотя я ни к чему никогда его не обязывал, – речь мужчины, пускай и осталось ровной, но внезапно приобрела немного несуразный оттенок человека, который в глубине всё еще стыдился своих чувств, осознавая их неправильность, – Признания от человека, что заменил ему брата, Росси будут ни к чему, не хочу вешать на него бремя человека, обязанного думать над правильностью слов для отказа. Мои лучшим решением будет помочь найти ему достойную невестку, а я… Мне достаточно того, что я просто могу находиться рядом и наблюдать его счастье, – Орельен натужно полу-улыбнулся, уводя взгляд вниз, – Мне сожалеть не о чем, – солгал он. 

Холод начал пробирать тело ростовщика - вина этого состояния была не только на плечах зимнего сезона, но и изнуряющей печали чувств, что так и не покинули его сердце, несмотря на все старания Ларуша. 

– Быть может, если только, так не будет немного честнее и правильнее по отношению к нему. Мои намерения сыскать ему хорошей жизни, всё же, не лишены собственной корысти. Если он захочет отвергнуть моё попечительство, то я не осужу его решение. 

Слова Блэквелла всё же посадили в нем семя сомнения правильности его мышления, выводя на размышления о том, что если Караццо станет неприятно от томящих переживаний «названного брата», то он имеет полное право отказаться от общения с ним.

Блэквелл приятно удивился ответу Орельена на его предложение о дружбе, будучи уверенным в том, что к нему не будут теперь испытывать искренней симпатии, только лишь необходимые из-за всех его манипуляций смирение  и снисходительность. Обычно контролирующий свои эмоции, он не сдержал этого ошеломления и сконфуженности, а затем откашлялся в кулак, чтобы настроить самого себя на достойный ответ, — Благодарю, Вы действительно удивительный человек.

Он спокойно выслушал рассуждения мужчины, в конце концов, твёрдо и решительно сказав: 

— Не пытайтесь выдать себя за конченного альтруиста, Ларуш. Вы сами  не замечаете, как боитесь сделать лишний шаг там, где он необходим, но делаете миллион лишних прыжков там, где нужна неторопливая поступь. Росси... кажется просто хочет быть тем, кто заслуживает вашей дружбы и заботы! Подумайте сами: Вы так опекаете его, что у него нет возможности хоть в чем-то реализоваться. Вы забираете у него возможность выбора. И простите меня за то, что я снова позволяю себе дерзость, — несмотря на то, что он действительно говорил вызывающие слова, на деле, он был ласков в тоне и взгляде,— но.. возможно, если бы вы не делали все за него, будто матушка-гусыня, сегодня он бы был куда сообразительнее, потому что научился бы «подбирать слова для отказа». Не Вы должны искать Росси достаточную невестку. Он сам должен выбрать того человека, которого сочтёт нужным. К тому же я сомневаюсь, что среди всех женщин нашей страны нашёлся бы человек более любящий его, чем Вы сами... Более высокого достоинства. Не отнимайте у него возможность стать чуть более самостоятельней и взрослее, не делайте из него вечное дитя...Или,- он остановился, чуть задумавшись,– в самом деле Вам просто удобно, чтобы он без вас ни с чем не смог нравится? Как младенец без матери? Конечно, правильнее будет признаться, но пожалуйста, прекратите называть любовь попечительством! Ребёнка Вы в нем видите все же или любовника, который Вас будоражит? Просто... Будьте честнее, в первую очередь, с самим собой.

Он замолчал на несколько неловких секунд, но затем снова подал голос заметив дрожь собеседника:

– Хотел бы я обнять Вас, но Вы от всех так далеки. Не холодно Вам там на вершине Ваших моральных устоев?— он подошёл к Орельену, достаточно быстро сокращая дистанцию, даже слишком, но обнимать не стал, не желая доставить собеседнику не нужный дискомфорт, вместо этого он положил руку ему на плечо и улыбнулся,— по крайней мере, теперь у вас есть друг. Кто-то, кто знает об этих чувствах. И если Вам вдруг откажут, и станет больно и невыносимо, я не стану Вас осуждать, если Вы решите пожаловаться мне на все Ваши горести. Не стану.. осуждать, если решите запить это за многочисленными шотами виски. Вы ведь никому никогда не пытались даже намекнуть о своих чувствах? А дать увидеть другому Вашу слабость... наверное, для вас это отвратительно, но я скажу Вам так, это — просто жизнь, Орельен. Случается всякое. И нет ничего лучше, когда рядом есть люди, которым можно доверить свои чувства. Будь это Росси или Ваши близкие друзья. Вам с ним просто необходимо повзрослеть.

Блэквелл поймал себя на том блефе, который боялся совершить, поддерживая другого. Правда была в том, что он знал о дружбе почти ничего. Так как сам до этого момента называл друзьями людей, которые мало того, ими не являлись, но и по его мнению даже не были этого достойны. Не говоря уже о том, что он бы никто не доверил им свои чувства. Да кому он вообще может доверять? Единственный в его жизни близкий человек после Алоиса и матери — Гусеница, но их отношения были настолько своеобразного характера, что их вряд ли можно было бы назвать дружескими.

Ларушу было непривычно слушать подобные упреки в своё сторону, ибо он действительно никогда ранее не обсуждал свою сердечную привязанность с кем-то другим. 

– Я вовсе не выдаю свой эгоизм за альтруизм, – голос его был как и прежде холодный, не выражающий никакого возмущения, хотя Блэквелл специально проехался по больным местам, заставляя нутро мужчины встрепенуться от неожиданной вербальной встряски, – Следя за Росси как за ребенком, я просто исполнял своё обещание, данное его матери. И даже, если мне выгодна его неприспособленность, разве можно меня упрекнуть в желании быть нужным? – случайно сорвалось с его уст, но он остался непоколебим в своем напускном спокойствии, делая вид, что не сказал ничего лишнего. 

Орельену были чужды прикосновения малознакомых людей, кроме рукопожатий, уже много лет, и с непривычки он рефлекторно попятился назад, но вовремя осекся, боясь выглядеть глупо. 

«А Ваша пылкость рот не жжёт?» – подумал он, но не осмелился произнести это вслух, – «Отчитывают как провинившегося в этических вопросах школьника...»

Пожалуй, для подобной вольной дерзости они были еще слишком далеки, деля неравное социальное положение. 

Однако последующие речи смягчили его ледяную оборону, заставляя отчасти довериться Фернанду. Орельен всё равно уже решил для себя, что освободит себя признанием хотя бы от «иллюзии» обмана, искупив вину за лишь частичную честность перед Росси.

– Хорошо, будь по Вашему, – признал поражение ростовщик, поправляя золотые запонки, отвлекая своё внимание на мелкую моторику, чтобы сконцентрироваться на предстоящем подборе слов, – Я не тот человек, который будет смело шагать в пропасть, но так хотя бы окончательно избавлюсь от ложных надежд, и поставлю во-главенство бесхитростную искренность в наших взаимоотношениях, – говорил он это больше себе, чем Блэквеллу, заранее настраиваясь на самые худшие из возможных вариантов. 

– Вы должно быть, уже успели пожалеть, что решили поговорить со мной, — осекся он,— в действительности, моему темпераменту не свойственна такая... вспыльчивая бездумность,– Блэквелл увеличил дистанцию между ними, на этот раз только делая вид, что ищет табак,– и я не упрекал Вас в желании быть нужным, я лишь хотел, чтобы вы сами себе это желание признали и озвучили. С чем Вы.. прекрасно справились,– он совсем отвернулся, чтобы поморщиться – на воздухе ему стало лучше, но видимо до приема хоть какого-то лекарства, мигрень так просто не отступит,– только будьте уверены, что Вас правильно поймут, выражайтесь яснее. Избегайте двусмысленности, Росси выглядит как человек, который не будет долго думать над словами и из всех возможных трактовок, подумает на самое очевидное, когда ваши чувства таковым не являются. 

Он ещё немного молча постоял, просто вдыхая тишину и воздух, мысли его оказались где-то очень далеко, а затем он обьявил:

— С Мируа я обо всем договорюсь, так же вышлю Вам все необходимые документы, детали договора обсудим в личной переписке, если Вы не возражаете... Сейчас я должен вернуться к своей Королеве,  нас не было слишком долго.

Блэквелл вновь нехитрой уловкой вытащил из Ларуша нужные слова, а Орельен в который раз удивился тому как легко поддается на манипуляции связанные с предметом его слабости. Он даже почувствовал себя несколько жалким, но лишь легко растянул уголки губ, словно смеясь своей ничтожности в лицо. 

– Спасибо, господин Блэквелл, – внезапно проронил он, – не знаю чем сыскал Вашей благосклонности, но я буду дорожить Вашим расположением, – признаваться в дружеских симпатиях так скоро было в новинку для Ларуша, но маршал не только отыскал компромиссное решение для решения конфликта, но и вселил немного сил и уверенности в ростовщика. 

И пока у Орельена есть эти остатки энергии, то, возможно, их действительно стоит потратить на то, чтобы залатать дыру длинною в половину его жизни. 

Время медленно приближалось к полуночи. Гарцующие гости, утомившись танцами, медленно перемещались из столовой в малые залы, отдавая предпочтение играм и разговорам; спутники Красной Королевы пренебрегли своей обязанностью танцевать на балу, посвящая всё время лишь дискуссиям. За это время к ним подходила герцогиня Мируа, которую они убедили в том, что война стоит на пороге конца - всё же это было выгодно всем троим. Но долго задерживаться подле королевской читы Лионель не стала. Почувствовав, что её излишне вольное поведение несколько напрягает коннетабля и кронпринцессу, она предпочла немедленно удалиться, подарив лишь Грей несколько восхищенных взглядов и озвучив предложение посетить её южный дворец - она обращалась, конечно, ко всем, но на деле приглашала только юную таинственную незнакомку. 

Караццо же провел всё это время подле Лионель, не оставляя попыток расположить её к себе еще больше - девушка отвечала внешней заинтересованностью как прежде, но, кажется, внутри её курс сменил координаты. Ларуш почти сразу «испарился» среди блестящих, пышных юбок - он не был человеком, который легко мог нарушить бальный этикет и, в угоду сохранения своей репутации, подарил несколько вальсов своим приятельницам. 

На йольском торжестве помимо привычных любым балам-маскарадам развлечений, были также показаны несколько подготовленных театром постановок - Алоис, желая провести время в более тихом месте, предложил своим спутникам посмотреть их. Так он избавил себя и гостей от сложности ведения нейтрального и непринужденного разговора. Обсуждать увиденный спектакль или балет с малознакомыми людьми, да и к тому же чужестранками, было точно безвредно. Квинси даже понадеялся, что впечатления от красочной истории смогут хотя бы немного потеснить воспоминания о случившейся неприятности.  

Так или иначе, но праздник приблизился к волнующему для гостей моменту - вручению подарков. Яркие вспышки на небосводе должны были сопроводить темноту самой длинной ночи в этом году; наряженные девушки и мужчины медленно разбрелись по широким балконам. Зрители подняли свои хрустальные бокалы, наполненные шипящим вином и с затаенным дыханием устремили взгляды вверх. Квинси, Грей и Блэквелл также оказались на холодном воздухе, отличаясь лишь тем, что стояли они на отдельной открытой лоджии, не стесненные чужими телами. 

Сначала гости услышали громкую торжественную музыку, а затем небо осветили первые цветные огни, отражаясь во множестве дворцовых окон. Праздничная музыка слегка приглушала характерные хлопки салютов, но Алоис, не привыкший к оглушительным звукам, рефлекторно прижал ладони к ушам. Взор его блуждал по ночному небосводу, озирая плеяду сияющих звезд и огненных букетов, что расцветали на нем, благодаря руке человека - насколько он не любил громыхание фейерверков, настолько же ему нравилось смотреть на раскаленные цветы, взмывающие стремительно вверх. 

Балкон, где находились Караццо и Ларуш был по правую руку от королевской лоджии. Рядом с ними не было видно герцогини - девушка покинула Росси часом ранее, сразу после того как оставила свою опись на договоре о купле-продажи земли. Кажется, она поняла, что уезжать сержант с ней изначально никуда не собирался, чем была несколько оскорблена. Она не держала зла ни на Орельена, ни на предполагаемого любовника, но почувствовала себя крайне неуютно из-за подступающего чувства одиночества - оно всегда особо острое, когда человек, испытывающий его, находится в толпе, поэтому не дождавшись завершения основной части Йоля, покинула дворец на своем экипаже. А мужчины остались наедине.

Ларуш не мог наблюдать за красочными вспышками - всё его внимание было приковано к Караццо; он безостановочно перебирал варианты альковных слов в своей голове, но никак не мог найти чего-то идеального. Он выдохнул, смиряясь с тем, что его перфекционизм только тормозит его - в итоге, он почувствовал как только портит всё своим холодным молчанием. 

– Росси, – начал он, аккуратно обеими руками зажимая ладонь сержанта, – есть кое-что о чем я никогда тебе не рассказывал, – дыхание его слегка сбилось, выходя неровными клубами парами из рта, – Вернее, я много раз повторял, что испытываю к тебе глубочайшую привязанность, но думаю, что ты не догадывался, что именно я вкладываю в эти привычные твоему слуху слова. 

Караццо отвлекся от фейерверков, смотря на то, как его широкую руку как-то нервно сжимали. Касания «названного брата» были несколько неуклюжими и чересчур осторожными, словно он был встревоженным подростком, который вот-вот поделиться каким-то секретом. Он вопросительно посмотрел на Ларуша - слова друга звучали как сердечное признание, но Росси не привык видеть ростовщика в каких-либо чувствах. Сержант и помыслить не мог, что Орельен к кому-либо когда-то мог испытывать романтическую нежность, а потому оставил свои домыслы. 

– Конечно! Наша связь намного прочнее, чем простые привязанности, – подхватил он, видя, что Орельен никак не может собраться с мыслями. 

Ларуш по-детски отрицательно завертел головой, – Нет-нет, я хотел сказать не это, хотя не смею отрицать правдивость твоего высказывания, – он сделал небольшой шаг, сокращая дистанцию между ними, – Оттенок моих чувств к тебе вовсе не дружеский и не братский, Росси. Я хотел и всегда буду хотеть занять особенное место в твоей жизни, потому что, – он с силой зажал мужскую кисть, собирая оставшуюся смелость, – я люблю тебя, – он на секунду умолк, встречаясь с удивленным взглядом светло-карих глаз, – Если ты позволишь, то я буду счастлив, просто помогая тебе, как и прежде. Я буду бесконечно благодарен, оставаясь твоим другом, не требуя ничего в ответ. Прости, что вывалил на тебя это так внезапно, ты в праве ничего мне не отвечать, ты в праве отказаться видеться со мной… Просто мне захотелось быть предельно честным с тобой. Я уважа–– но непривычный поток слов Ларуша, прервала хлопушка, запущенная Караццо над его головой. 

Золотые кусочки фольгированной бумаги взмыли вверх со свистом и закружили вниз, оседая на одежде и волосах. Шатен неподвижно стоял - действия Росси застали его врасплох. Янтарные очи ошарашена смотрели прямо на странно улыбающегося друга. 

– Это ты меня сейчас, конечно, удивил, – признался Караццо, хотя сложно было сказать кто из мужчин сейчас пребывал в большем изумлении, – Но как я могу отказаться от того, чтобы видеться с тобой? Не испытывай я и малейшей к тебе симпатии, то всё равно бы тебя никогда не оставил - ты бы никогда мне не стал противен как друг, даже обнажив свои недружеские чувства… – проронил Караццо, обижаясь, что его преданность могла бы быть сломлена подобным откровением, – Признаюсь честно, что с мужчинами я никогда не был… Но твои слова вовсе не доставляют мне неудовольствия, я даже немного счастлив, вот, – волна накатившего волнения переросла для обоих в непривычное смущение. 

К лицу обоих прилила кровь, покрывая щеки румянцем, придавая их выражениям лиц некую детскую мягкость. Ларуш был готов расплакаться; обессиленный от нахлынувших переживаний, что он с таким трудом сдерживал в себе, он заключил Росси в объятия, прижавшись на мгновение губами к теплой щеке возлюбленного. На его глазах заблестели слезы счастья, но он не позволил себе прилюдно заплакать. Однако этого было достаточно, чтобы Караццо почувствовал, что его друг растрогался ответной симпатией, и Росси немедленно принялся громко утешать ростовщика, привлекая внимания гостей вокруг, чем еще больше смутил Ларуша. 

Блэквелл остаток вечера был очень тих. Те, кто знали его натуру ближе, должно быть, не признали бы его, обычно весёлого и находящегося в центре внимания.

Одинаково плохое самочувствие не отпускало его до самого конца, и в конечном счете, он не нашёл ничего лучше, как не привлекать к себе более внимания, отдавая себя разве что только Квинси, плетясь за ним по пятам, будто собака.

На салютах он все ещё был угрюм. Хлопушки и распускающиеся огнём цветы — казались ему залпами пушек, восторженные свисты людей превращались в стоны агонии, а улыбки скорее гримасами отчаяния. Как он не старался осознать, что уже давно покинул поле битвы — война везде догоняла его.

Он думал о том, что если что-нибудь загорится Алоису будет не удобно бежать: на каблуках, в шелках и кружевах... пули и снаряды легко достанут его. Тревога, захватила его разум, он смотрел на зачарованного красотой Квинси с сильнейшим желанием защитить, укрыть и спасти; конфликтующее внутри него сознание доводило его руки до легкой тряски и как будто из последних сил, он позволил себе наглость публично обнять Королеву, надеясь, что это останется ни кем незамеченным, ведь тысячи взглядов сейчас устремлены куда-то ввысь. Блэквеллу стыдно и страшно: Элизабет, с которой они негласно соревнуются, на которую он и хочет и не хочет быть похож, позволила бы ли она себе когда-нибудь такую слабость? Страшно ли ей смотреть на салюты? Страшно ли от мысли, что она может все потерять?

Так, он сильно сжал Королеву в себя, чуть-чуть выдав, скорее для того, чтобы заверить  на всякий случае Джейн в том, что происходящее не имеет какого-либо под собой романтического основания (в конце концов, она должна была заметить, что ему с самой первой их встречи, физически дурно). Пошатнувшись немного он сказал тихо, но достаточно громко, чтобы Джейн услышала его:

— Мне дурно.

Со спины Квинси накрыли внезапные, но очень теплые объятия. Глаза принца широко распахнулись - ранее Фернанд намекал, что физическая близость между ними на публике недопустима, а сейчас сам крепко сжимал подростка. Алоис хотел было нежно обхватить руки Блэквелла, но тот озвучил причину смены своего поведения и тело мальчика бросило в холод. Он ретиво развернулся, забывая про всё, что его окружало и испуганным взглядом внимательно оглядел маршала, снимая свою перчатку и прикладывая оголенную ладонь ко лбу Фернанда. 

– Что Вас тревожит? Голова? – уже давно догадался подросток, не найдя свидетельств о том, что мужчину может беспокоить что-то еще, – Мы должны немедленно позвать врача, – это был вовсе не вопрос, Алоис поставил Блэквелла перед фактом. Он двумя руками наклонил голову мужчины вниз, всматриваясь в зрачки, – Ваше самочувствие не может позволить Вам оставаться тут, – Красная Королева обернулась на Грей, – Приношу свои глубочайшие извинения, но мы вынуждены покинуть Вас на некоторое время, – с этими словами подросток буквально выпихнул коннетабля с лоджии внутрь, предлагая свою руку, чтобы упереться. 

Конечно, он был бы не в силах дотащить тело военного на себе, но попыток бы не оставил, даже если ему пришлось бы надорваться. Они дошли до первого лакея минуя всего десяток метров. 

– Господину Блэквеллу плохо, вызовите моего врача! – юноша сделал акцент на том, что врач должен быть именно его, потому что иным же, нанятых для раута, он не доверял, а бросить маршала на неизвестного медника он никак не мог.

– Ваше Величество,– его рука мягко легла на руку мальчика. Блэквелл был рад удалиться подальше от громыхающих звуков, так его тело почувствовало, что он в безопасности, однако дрожь его тела все не унималась, он взял себя в руки, чтобы продолжить предложение,— Боюсь, ни один врач во всей Червонной Стране не способен помочь мне с моей напастью. Война живет глубоко во мне. Это проблемы с психикой. Так что не надо врача. И извините меня, за прерванное удовольствие. Вам очень нравился салют и думаю...

Он закончил предложение у себя в голове: «нравился намного больше, чем нянчится и беспокоится обо мне сейчас. Мне так жаль, что тебе приходится видеть меня в таком состоянии»

Квинси ненадолго оторопел, узнав причину недуга Блэквелла. Он не в силах был оконца понять маршала, потому что ранее ему никогда не приходилось близко сталкиваться с тем, что война никогда не проходит бесследно для хрупкого человеческого разума. Подросток сжал ладонь мужчины, смотря на того обеспокоено и грустно. Изнуряющее желание как-то помочь Фернанду рвало его изнутри, но он не знал куда и как направить это стремление. 

– Мне нравится Ваше здравие куда больше салютов, – не унимался он, старательно размышляя над тем, как вернуть душевное равновесие Фернанду, – Я думаю, что Вам всё же сможет помочь врач… Болезни не тела, но души также вполне излечимы, – он не был совсем честен в этом утверждении, ибо лекарства, которые ему давали, могли сменить настроения подростка в опустошающую апатию сонливость, но никогда не унимали бурю разъедающих нутро мыслей и чувств. Однако же, он часто слышал это фразу от медиков, а потому не противился присвоить её себе - в любом случае, это последнее на что бы он мог положиться, – наверное… – совсем шепотом добавил он, продолжая вычислять положительные и отрицательные стороны возможного лечения, – А сейчас единственное, что я могу предложить Вам, это уединиться ненадолго от посторонних звуков и взглядов, а потом, проводив принцессу, сразу же удалиться в покои… – он потянул мужчину за руку, ведя в удаленный зал. 

Закрытую двухстворчатую дверь охраняла полусонная стража. Пройдя внутрь просторного помещения, там действительно никого не оказалось, что было неудивительно, ведь сейчас войти в эту комнату могли лишь регент и будущий наследник престола. Алоис заботливо посадил Блэквелла на широкую софу, а сам подошел к одной из полуметровых елей, что стояли на длинных ореховых столах, изобилующих цветными коробками разного размера и форм, украшенных атласными бантами и лентами. Сюда приносили подарки для Хартстоун и Квинси от самых влиятельных гостей, что удостаивались чести лично поздравить королевскую чету. Но в зале было три стола с тремя украшенными йольскими деревьями - третью попросил поставить сюда кронпринц, и предназначалась она Блэквеллу. На поверхности стола лежало более скромное количество подарочных коробок и Алоис поднял одну из самых маленьких. Мальчик вернулся к Блэквеллу, плотно подходя, почти упираясь ногами в его колени, к сидевшему мужчине, и подарил ему полный нежности взгляд. Полуночь миновала парой минут назад, а значит, что официальное время для вручения подарок уже настало.  

– Я надеюсь, что мой скромный подарок отвлечёт тебя от горького прошлого, – певуче произнес Алоис расслабленным голосом; всё же говорить не зажимая постоянно связки было куда приятнее, да и сами звуки лишались натяжной писклявости. 

Подросток протянул коробку, бережно завернутую в золотую бумагу и украшенную карминовым бархатным бантом. В подарочной упаковке лежал футляр для украшений, а внутри была объемная брошь в виде увитой стеблями розы; сам цветок был выгранен из рубина, часть стеблей была вылита из золота, как и основание украшение, но драгоценный метал переплетали живые части растения, демонстрируя свои острые шипы и листья. Блэквелл ранее как-то отчитал принца за излишнюю расточительность, а потому мальчику пришлось изрядно извертеться, чтобы придумать достойный подарок для предмета воздыхания, не бросаясь элитным ценником. Изделие всё же было довольно дорогое, хотя роскошь его заключалась не только в драгоценности или уникальности заказанной Алоисом формы, а в том, что «живая часть» розы была выращена лично им.

– Мне показалось, что тебе нравятся броши, – всё же, то украшение на рубашке Фернанда, что до сих пор была у Квинси, не давало покоя детскому пытливому и крайне ревностному уму, – Правда, она несколько отличается от привычных, если ты успел заметить, но хочу тебя заверить, что живая часть цветка никогда не завянет, – он положил свои руки на плечи мужчине, наблюдая за его лицом, – пока я не умру, – это был тонкий намек на то, что к живой колючей лозе зелья или экзотичные ювелирные мастера не имели никакого отношения, – Мне просто хотелось хотя бы так быть рядом с тобой, – узкие ладони погладили гладкие щеки маршала и Алоис меланхолично улыбнулся перед тем как притянуть лицо мужчины на себя и поцеловать его. 

«А сейчас единственное, что я могу предложить Вам, это уединиться ненадолго от посторонних звуков и взглядов, а потом, проводив принцессу, сразу же удалиться в покои… »

Блэквелл с тоской посмотрел на мальчика, жалея, что взваливает на него груз своих проблем и переживаний, зная что Алоису приходилось в жизни не слаще. Взваливает эгоистично и жадно, потому что на самом деле, хочет остаться с ним наедине, хочет в тихом уединении достигнуть забвения.

«Почему же ты дорожишь кем-то вроде меня? Почему ты принял меня?»: крутилось в его голове, хотя он никогда бы не произнёс этого вслух, не желая спугнуть расположение, которое он добивался половину своей жизни.

Подарок Алоиса удивил Блэквелла, он сильно растерялся и даже покраснел, особенно смущаясь своей собственной потерянности. Пожалуй, только с Квинси он мог бы быть настолько уязвим, как сейчас. Прикусив губу, аккуратно и трепетно разглядывая брошь, он тихо сказал:

— Спасибо тебе, я буду носить ее не снимая, и сделаю все, чтобы в ней поддерживалась часть твоей жизни, — он прицепил розу себе на грудь, прямо напротив места, где должно находиться сердце. Он почувствовал успокоение и тишину в своих собственных мыслях, заполняющую тело нежным спокойствием — все это расслабило его и он одним движением, прижался к Алоису. Уже не из иррационального страха, но из острой потребности в тепле чужого тела. 

Однако объятие не могло длиться долго, Фернанд несколько лениво разъединил их, и указал на свой подарок, намного скромнее  завёрнутый в крафтовую бумагу с красной бечёвкой и бирочкой, где от руки Ферна написано «Алоису». Внутри была книга, обложка и иллюстрации которой были сделаны под заказ самого Блэквелла, печатью на левом форзаце красовался экслибрис с рисунком курстаников роз и гуляющего между ними оленя. Внизу выгравировано настоящие имя Квинси с маленькой припиской «всегда любимый мною». Для мальчика ещё по названию должно было быть ясно, что это книга к которой он сам приложил свои руки когда-то:

— Ты всегда говорил, что хотел бы узнать меня лучше, я решил, что поделюсь с тобой своей давнейшей любовью среди литературы всего Червонного Королевства,— он замолчал на секунду и добавил, — самое прекрасное в ней это конец, поэтому я очень надеюсь, что ты прочитаешь ее до конца.

— Спасибо тебе, я буду носить ее не снимая, и сделаю все, чтобы в ней поддерживалась часть твоей жизни. 

Любуясь нежным смущением возлюбленного, Квинси упивался принятием его чувств; оно разливалось тягучей и теплой негой и ему хотелось растянуть это ощущение как можно дольше. Из-за простой, но такой сердечной благодарности, Алоис уже был готов выкупить все сокровища мира, самолично отыскать редчайшие драгоценности и зачаровать их у лучших мастеров. Мальчику даже не нужно было подтверждение важности его подарков - если Фернанд хотя бы на долю секунд будет рад, то все старания имели смысл. Ответно сжимая объятия, он ели слышно произнес:

– Не стоит благодарности, я доволен сверх меры уже только тем, что смог вызвать у тебя улыбку. 

Нежное лицо юноши замерло в благоговейном предвкушении, пока тонкие пальцы аккуратно разворачивали шероховатую бумагу так, что бы упаковка осталась невредимой. Увидев сам подарок, он слегка удивился, там была книга, которую не только читал, но и насильно переиздал с переписанной им концовкой. Это забавное совпадение, заставило его непривычно широко улыбнуться, услышав, что именно окончание этого романа кажется Блэквеллу прекрасным. Он принялся восторженно разглядывать изысканное оформление, внимательно изучая детали рисунков. Дольше всего его заняла персонализированная надпись - он провел по ней пальцем, очень осторожно, почти ни касаясь поверхности и почувствовал, что сильный приток эмоций, несколько меняет его выражение. Но он не дал себе растрогаться так, чтобы потерять обладание и расплакаться при маршале. 

– Да, я хочу знать о тебе всё, абсолютно всё, проникнуть в каждую твою часть, – он обвил руками шею Фернанда, притягивая его светлую голову к свой груди, – я выучу наизусть каждую строчку всех любимых тобой произведений, – в этих словах он даже не слукавил - как не ему хорошо знать текст написанный им же? – Ферн, спасибо тебе, – счастливо он подарил юноше несколько поцелуев, запуская руку в шелковые волосы, гладя их. 

Это был первый подарок от Блэквелла, который Квинси получил в сознательном возрасте, а потому Алоис отнесся к нему особенно трепетно; он ровно сложил оберточную бумагу, а затем вместе с именной биркой и бечёвкой, положил их на книгу, прижимая полученное к себе, ему не хотелось теперь расставаться с этими предметами и решил, что выйдет назад в зал только с ними. 

Они просидели наедине около четверти часа и Алоис был бы не против остаться там еще дольше, если бы неэтично оставленная ими принцесса. Больше всего его волновали, конечно, не муки совести за брошенную гостью, а уровень её расположения к Червонному государству, но сама Джейн не вызывала в нем отторжения. В конце концов, она оказалась слегка отрешенной и запуганной девочкой, которую он даже в какой-то степени мог понять, улавливая схожесть их ощущений дискомфорта в незнакомом обществе. Особенно, когда это общество к тебе не располагает. Юная девушка совсем не была похожа на изнеженную благами высшего общества аристократку, её отстранённость и осторожливая задумчивость делали из Грей простого ребенка, который внезапно потерял родителя. 

«Если она испытывает только ненависть к этому месту, то это совершенно нормально,» – подумал подросток, когда принялся искать что-нибудь, что могла оставить регент в подарок Джейн. 

Найдя не подписанную большую коробку, завернутую в серебряную фольгированную бумагу, он догадался, что это может быть искомый предмет. Подняв её, Квинси обнаружил небольшую записку, написанную от руки Хартстоун, не обращенную ни к кому конкретно, но, кажется, получателем должен был стать Блэквелл. 

«Отдать Госпоже Н, проследить за реакцией, убедиться в её расположении к подаренному.» 

Озадаченность Красной Королевы переменилось на мрачность - он сообразил, что сюрприз от такой девушки как Элизабет может быть крайне экстравагантным. Вне сомнений, что она не сделала бы ничего вызывающе-неприятного, но её дерзость, в глазах Алоиса, доходила до невиданных вершин, а потому, стоило заранее настроить себя к любой неожиданности, которые подросток не очень жаловал. В случае непредвиденной реакции девочки, отвечать за содержимое перед Грей будет он с советником.

Квинси и Блэквелл вернулись в Большой зал, быстро отыскав Грей у огромной, полностью украшенной огнями, имбирными пряниками, конфетами, цветными спиралями и расписанными стеклянными игрушками. Алоис чувствовал себя виновато, понимая, что торжественную часть она провела в одиноком уединении со своей фрейлиной. Так или иначе, но изнуряющий раут подходил к концу для основной части гостей - те, кто собирался возвращаться в свои жилища, медленно собирались, танцуя последние вальсы и прощаясь со старыми и новыми знакомыми. Грей также должна была вернуться - более того ей предстояла долгая дорога домой. Красная Королева несла широкий подарочный короб; серебряная бумага податливо отражала цветные огни с йольского дерева, играя переливающимися пятнами. 

– Я приношу свои глубочайшие извинения, – он слегка наклонился в такт своим словами, – и хочу вручить Вам подарок, который подготовила для Вас регент, – его по-девичьи зажатый голос был спокоен ровно как и выражение бледного лица, но сам он себя таковым совсем не ощущал; он застыл, волнительно выжидая, что именно преподнесла Элизабет для чужестранки.

В коробке лежало множество содержимого: самым объемным было черное платье с длинным воротом, украшенное рисунками из стеклярусов, к нему шли украшения из черного бриллианта на серебряных основах и бархатные туфли на низком каблуке, но помимо всего остального, выделялась черный футляр, внутри которого лежала длинная заколка, которую Джейн легко могла признать, ведь принадлежала она никому иному как её умершей родительнице. А под аксессуаром для волос было письмо, написанное на надушенной духами с нотками бергамота бумаге.

«Мисс Джейн Грей, 

Прошу меня простить за то, что я не смогла встретить Вас и сопроводить на этом балу. К сожалению, обстоятельства вынудили меня оставить Вас, но я надеюсь на Ваше понимание, ибо Ваша безопасность волнует меняя более всего. Впрочем, это было лишь небольшое отступление, оправдывающее моё сегодняшнее негостеприимство, потому что прежде всего, я пишу это, чтобы изложить суть и смысл моего подарка, помимо, конечно, прочих банальностей, в виде бального платья и скучных побрякушек», – манера письма Хартстоун была неформальная, но вольность, выраженная в грубости, стремилась скорее расположить к себе, оголяясь искренностью, сбрасывая пустую, но при этом напускную официальность, «Вещь, что лежит здесь может Вас испугать и оттолкнуть, вызывая в памяти самое худшее, горькое и мрачное. И в своем настроении Вы будете абсолютно правы, ибо это вещь принадлежала Вашей почившей матери и была на ней, когда дух её покинул наш мир. Я могу и буду приносить извинения за то злодеяние, которое сотворил Рольф, но понимаю, что никакие слова не вернут Вам потерянное. Этим подарком я хочу не спровоцировать злость или желание мести, что были бы весьма уместны и справедливы, но лишь хочу вернуть Вам и светлую память о Вашем родителе, разделив с Вами обиды, сомнения и скорбь. Человек, что совершил немалое количество грязи, посеявший вражду между государствами, классами и людскими сердцами, не имеет права даже называться бывшим королем Червонной Страны. Заметили Вы или нет, то никто в наших краях не смеет говорить о Рольфе как о благородном монархе. Своими руками он унес столько жизней, сломал столько судеб… Успел добраться даже до Ваших земель, принося войной ужас смерти. Все пали жертвами его кровавой гордыни и алчности, но я не имею права жаловаться, ибо виню себя за то, что не смогла удержать вовремя этого зверя. Не скрою я и своего злодейства, когда гнев и желание мести взяли вверх над страдальцами, я стала изменником, но не государству!», – честно признавалась она в своей соучастности к смерти прошлого монарха Страны Чудес, «А его падшей личине. Я не прошу более того, кроме как, чтобы Вы приняли то, что по праву принадлежит Вам - знать истину. Ваша мать, доблестная и справедливая правительница, стала равна в судьбе несчастных заложников обстоятельств; невиннейшая она пала от рук жалкого палача, но не стала от этого ни на дюйм менее важной личностью или заботливой матерью. Помните же, что справедливость всегда торжествует, пока в нас живет любовь. Любовь к дорогим людям и любовь к добродетели, улучшающей жизнь нашим близким. Я не в силах изменить Ваше прошлое, чтобы получить прощения для своей страны, но я сделаю всё возможное, чтобы подобный ужас никогда не повторился, чтобы изменить настоящее и будущее. 

Примите не только мои сожаления, но и моё уважение к Вам и Вашей храбрости, позволив наполнить Вас надеждой. 

Бесконечно благодарю за то, что уделили нас честью принимать Вас у себя.  

С наилучшими пожеланиями, 

Пока неизвестная Вам - Элизабет Хартстоун.» 

Пока фрейлина, теперь уже не отходя ни на шаг, щебетала о том, как чудесны были салюты и какие тут есть галантные юноши, отстаивающие честь даже враждебных пока чужестранок, Джейн думала совсем о другом. Люди здесь... были людьми, и это давало ей почву для размышления гораздо более плодородную, чем то, сколько они потратили на салюты и шампанское, чтобы впечатлить гостей. 

Лионель, которая пригласила погостить. Блэквелл, чувствующий себя плохо, но до последнего держащийся на ногах. Квинси, признавшая, что отрубила бы голову Караццо, если бы не упомянутый выше человек. Ларуш, готовый защищать эту голову. Гвардеец, согласная на сотрудничество и краснеющая с комплиментов. Да, даже Караццо, ведущий себя как ребенок... Как она. Джей была готова признать, что ее инфантильность успели увидеть все, кто был рядом сегодня. Все они, к слову, вызывали у Грей смутное ощущение тепла, а никак не желание медленно и болезненно их уничтожить. Это было ей в новинку. Старые решительные мысли переплетались и боролись с новыми мягкими. Принцесса, не обращавшая внимания на бардак в голове, уже была готова к тому, чтобы доложить тетушке о результатах поездки. И для того чтобы сделать это быстрее, она собиралась отчалить в самое ближайшее время, вероятно, даже не прощаясь и не тревожа людей, которые наверняка жаждали отдыха. Вечер, все же, был невероятно насыщен событиями. И как все повернулось в итоге! Жизнь Грей внезапно оказалась наполненной людьми, с которыми ей рано или поздно снова предстоит иметь дело, какую бы тактику она ни выбрала бы для себя в итоге. Все это было пугающе. Сложно. 

Джейн смотрела на огни, кивая в ответ на любые слова Лили, но, почувствовав более внимательный, чем у фрейлины, взгляд, очнулась, обращая внимание на Элоизу... Это имя все еще звучало как не слишком подходящее, но принцесса до сих пор не понимала почему. 

От этого ее, в прочем, отвлекла коробка. Ох, уж эти странные традиции. Девушка не понимала, в чем смысловой посыл подарков абсолютным незнакомцам. 

Однако, чуть поклонившись в ответ, девушка все же приняла серебристую коробку и выдохнула:

- Спасибо, в конце-концов... Я рада, что оказалась здесь, - с искренним исследовательским и отчасти детским интересом она обнаружила, что содержимое коробки приходится ей по душе. Открыв приятный, но отчего-то холодный на ощупь футляр, черная королева осознала, что забыла, как дышать. 

Она проморгалась, потому что слезы никто не должен был увидеть, и быстро пробежалась взглядом по строчкам письма. На губах, с каждым прочитанным словом, у нее возникала все более задумчивая улыбка. Джейн было необходимо узнать всю правду, и теперь у нее была зацепка, если не целый факт, который к тому же необычайно понравился принцессе. Каким бы человеком ни была Элизабет на самом деле, она вызывала расположение. Умела его вызывать. Пыталась по крайней мере. Даже не зная до конца об отношениях в их семье, она обращалась к силе любви, и Джей любила мать, ее образ и силу духа, которых не было в новой черной королеве, сколько бы лет ей не было. 

Все же... все же Грей оказалась здесь не зря. 

Не имея при себе более никакого платка, он остался у фрейлины, а, возможно, учитывая ее невнимательность, и где-то тут, в покоях, королева не смогла убрать одну единственную слезинку, которая предательски не сморгнулась ранее. 

- Госпожа Хартстоун, п-признаться, удивила меня. Я уже не ожидала когда-либо увидеть э-эту вещь, б-благодарю, - Джейн осторожно положила заколку обратно в футляр, как будто она была самой огромной драгоценностью на земле. 

- Я принимаю Ваши извинения и не имею к Вам никаких претензий, спасибо, что помогли, - она быстро посмотрела на Блэквелла, после чего снова вернулась теплым и блестящим взглядом к Квинси, - этой не слишком ловкой ситуации разрешиться гораздо приятнее, чем это могло случиться. Надеюсь, Вы сможете хорошо отдохнуть от всего этого.

Джей, в этот раз осторожно прощаясь, выразила уважение снова. Она не хотела распыляться на слова о том, что жаждала повторных встреч, потому что не жаждала их. Войны, в прочем, тоже, а это значило, что новые встречи были неизбежны. Правда, не имея мотивации и полномочий, шахматная принцесса могла и упустить их, сохраняя траур, но об этом она еще раздумывала, не понимая, насколько ей нужно ввязываться в политику. Приняв участие в конфликте сегодня, она ощутила лишь усталость и страх, а ведь его международность была невероятно мизерной, хоть и могла разрушить все.

Джейн хотелось просто раствориться, ни говоря больше ни слова, ведь она никогда не получала подарков, представляющих скорее душевную ценность для нее, и не знала, как реагировать. Не знала, как сдвинуться с места и уйти, примагниченно любуясь футляром и неловко поправляя перчатки. 

- С праздником, - счастье, очевидно, разрасталось в ее груди, охватывая ее, как в свободном полете. С праздником. 

Внимательно наблюдавший за принцессой подросток, тщательно изучал перемены в девичьем лице - содержимое подарка показалось ему ужасно банальным; заколка же, без знания о том, кому она принадлежала, тоже не представляла для внешнего наблюдателя никакой ценности. Загадка этого предмета, что заставила Грей заплакать, очень волновала разум ребенка, но, увы, без прочтения письма Хартстоун, решить её он был не в силах. Оставалось лишь выдохнуть и радоваться, что сильные эмоции, накрывшие юную девушку, не были полны скверной печали, и можно было легко догадаться, что нужную реакцию регент всё же получила. 

«Элизабет подарила Джейн что-то, что принадлежало ей и раньше? Она вернула ей эту заколку…?» – мысли Алоиса сбивались, но он хотел сам дойти до нужного ему ответа, опираясь лишь на слова принцессы, а не спрашивая регента напрямую, – «Вещь оставленная Джейн…? Или её родственником? Она же не могла отдать ей то, что ранее носила её мать? Слишком рискованно, но на нее похожее. В любом случае, Элиза, фортуна на твоей стороне. Сегодня.» – беззвучно он своеобразно похвалил военную, посылая ей вместе с тем мысленное негодование и ругая за слишком специфический подход к выбору поздравления чужестранки.  

– Я передам Ваши добрые слова госпоже Хартстоун, – тонкие губы сложились в ответную улыбку, наполненную ответным дружелюбием, а не вынужденной формальностью, – Я была счастлива принять Вас у себя во дворце, несмотря на этот конфуз, – «Элоиза» благодарственно склонила голову, пытаясь скрыть какую-то внутреннюю неловкость, вызванную странным, но приятным ощущением; первая встреча с равным ей по статусу человеком прошла не так гладко, как она представляла, но неожиданно сама Грей вызвала симпатию к ней, а её поведение посеяло внутренне спокойствие, сделав ожидание предстоящих переговоров чуть менее беспокойным, – Спасибо, того же желаю и вам. Надеюсь, что Вы доедите в тишине и спокойствии. 

Мальчику захотелось проявить своё расположение к Джейн физически, заключив её недолгие объятия, но такая вольность показалось ему слишком неуместной - всё же они были стеснены не только формальными приличиями, но и были слишком плохо знакомы для обмена такими жестами. 

- С праздником. 

Квинси вскинул брови на короткое мгновение. Простое поздравление от малознакомой девушки оказалось для него несколько внезапным - уж слишком редко ему хотелось получать и делиться искренними любезностями, не важно какого праздника они касались. Но сейчас в нем не было привычного желания являть своей холодностью протест; на прощение захотелось оставить что-то менее сухое. Но на этот раз не для Джейн, а для себя.  

– Ох, и Вас тоже, – голос его растеряно дрогнул, – Счастливого Йоля. 

До экипажа, а затем и до станции, Грей сопроводили уже знакомые ей гвардейцы. Она также спокойно и инкогнито добралась до Зазеркалья, забрав с собой её часть бумаг с правами на проценты от дохода Ларуша и подаренные регентом вещицы. 

Орельен мог отдать бумаги и Блэквеллу через прислугу, но решил лично явиться перед человеком, что за одну ночь заставил изменить всё его привычное существование, в котором он влачил за собой комок, невысказанный чувств. Но стыд и растущая неловкость сделали слова его благодарности менее честными и теплыми, наделяя их напускной сдержанностью. Возможно, что всё же факт правоты Фернанда заставил его спесь несколько пошатнутся - болезненные истязания на протяжении пятнадцати лет оказались напрасными и смириться с этим было крайне не легко. 

– Так или иначе, но моя признательность - это не только обязанность, – смущенно продолжал он, не решаясь, но желая сблизить внутреннюю дистанцию между ними, – Пускай это посчитают слишком поспешным решением, но я думаю, что могу назвать Вас своим… другом, а потому, если Вам когда-либо понадобиться помощь - я всегда буду рад оказаться рядом, – такое неловкое признание заставило его ретиво протянуть документации и незамедлительно удалиться, пока маршал не заметил распухшие от слез глаза предпринимателя. 

Квинси и Блэквелл удалились вместе, потому что Алоис не мог оставить возлюбленного без своего внимания, когда тому было ужасно плохо весь праздничный вечер. Усталость, вызванная всеми внеурочными хлоратами маскарада, усыпила обоих почти мгновенно как только те дошли до почивальни советника. 

Но не все приглашенные были сражены сонливостью, продолжая развлекать себя едой и разговорами почти до пяти часов утра. Даже когда регент наконец вернулась во дворец, встречая в украшенных инеем окнах рассвет, из залов всё еще доносились чьи-то негромкие голоса и смех. Однако ни сил, ни желания приветствовать задержавшихся так долго дворян у девушки не нашлось. Её настроение было напрочь испорчено тем, что весь Йоль ей пришлось ловить шайку грабителей, прятавшихся на территории Червонного дворца, которые до ужаса перепугали одну из графинь, чей экипаж они обокрали первой. Заниматься такой работой заместо загулявшего капитана гвардии было унизительно, она потеряла уйму времени и возможностей, что открывал йольский бал. Но, увы, у нее не было другого варианта, потому что предупреждение о вторжении революционеров она получила еще прошлой ночью, а угроза жизни юной принцессы Зазеркалья могла стоить намного больше, чем пропущенный маскарад. Однако, даже эта «вылазка» оказалось не такой бесполезной, Красному Королю удалось поймать не простых уличных грабителей, а нескольких магов, что работали на новую воровскую гильдию, на которую Элизабет долго не могла выйти. Пока они, конечно, не готовы присягнуть ей в верности, но регент видит неплохой шпионский потенциал в этих ловких маргиналах. Быть может они - это небольшой йольский подарок для нее?